– Пэтро, сэло ты латышськэ! Знаешь, шо… – сказал старший сержант Слюсаренко.

– Чего? – флегматично ответил латыш Петер с революционной фамилией Райнис.

– Та ничого! Нэ дратуй мэнэ, чухонэць!

– Сам-то хохол! – пожал плечами рядовой.

– Погукай лэйтенанта. Скажы – нимци минамы жбурляють по одному й тому мисци вжэ мынут пъятнадцять. Нэхай сам идэ глянэ. Запамъятав?

– Запомнил.

– Хэй! Стий!

– Чего?

– На махры, покурыш там… Дылда нерусская…

Кирьян Василич в этот момент тоже сворачивал козью ногу, озабоченный двумя заботами – как бы не прямое попадание и как там дурак Ежов. Хотя чего он дурак-то? Немцы, наверняка, высмотрели их сразу. Под таким-то светом… Подпустили на пристрелянное место и давай лупить, сволочи.

Немцы долбили долго, с полчаса, не меньше. Но прекратили. Дед тихим голосом позвал:

– Эй, майор! Жив ли?

Из воронки, где отлеживались Леонидыч, танкист и фон Шальбург, ответили:

– Живы. Все. И целы. Олег как на невесту навалился на фрица.

– У нас тоже все ладненько. Как там ежиная шайка?

– Не знаю… Отстали они. Ну что, дернемся?

– Погоди. Подождем еще минут двадцать. Немцы все свои цейсы сейчас прозыривают.

– Тоже верно. Олег, да слезь ты с него. Придушишь ведь.

В воронке Леонидыча послышалась возня, потом кто-то застонал.

Дед встревожено спросил:

– Чего еще?

– Да ничего… Олег фону руку отдавил.

– Ерундовина… – успокоился дед. – Нам сейчас его ноги целые нужны, да башка.

– А остальное? – из темноты доносился приглушенный голос Микрюкова.

– Позвоночник еще. Как несущая конструкция… Чтобы башка его дурная в трусы не упала. А вот руки ему ни к чему. Бесполезный инструмент. И даже вредный, я бы сказал.

В этот момент разговора, заведенного более ради поддержания измученных девчонок, находившихся уже в полукоматозном состоянии от всего происходящего с ними, в небе что-то застрекотало, зашуршало, а потом мелькнула гигантская черная тень.

– Мамочки! – вздрогнула Рита.

– Это еще чего? – удивился дед.

Стрекотание внезапно оборвалось.

– Ведьмы… – подал голос Леонидыч.

– Чего? Майор, ты это… – озаботился душевным состоянием Микрюкова Кирьян Васильевич.

Из соседней воронки раздался смешок.

– Это немцы так наши ПО-2 прозвали – "Ночные ведьмы". Учебный самолетик из фанеры. Скорость – сто двадцать, максимум сто сорок километров в час. А ежели сильный встречный ветер – в воздухе зависает.

– Ночными ведьмами немцы женский авиаполк называли… А самолет – швейной машинкой, – внезапно подала голос Рита.

– Разве бабы летать умеют? – еще больше удивился дед. – Я думал только на метлах.

Месяц вдруг решил спрятаться в облаке. Дед, сразу посерьезнев, не мог этот упустить момент:

– Так, бабы… Как летаете – потом покажете. А сейчас ножками, ножками да по земельке!

Они выползли из воронки и, согнувшись в три погибели, побежали дальше, перепрыгивая и спотыкаясь об издолбленную землю.

Кирьян Васильевич бежал первый. Именно он со всей дури и влетел грудью и животом в натянутую колючку. Сначала, правда, не понял – удар, спружинило, затрещало тонким железом справа и слева и вцепилось в телогрейку.

Девки налетели в темноте прямо на него.

А с той стороны колючки кто-то закричал:

– Стой, кто идет?

– Наши! Девчат, наши!

А потом уже вдаль:

– Свои мы! Сынки! Свои! Партизаны мы!

Девчонки же старательно выпутывали когтистые крючья из телогрейки и ватных штанов деда. А по тому месту – откуда они уже выскочили опять забили минометы немцев.

– Какие еще, туды твою в качель, свои? Пароль!

– Да какой пароль, не знаем мы! Свои мы, сынок! – какая то ниточка у деда внутри готова была вот-вот лопнуть. Он, от чего-то, едва держался от радости на ногах. Колючая проволока еще помогала.

– Стрельну сейчас! – пригрозили из окопов.

– Не стреляйте! – крикнула тонким голосом Маринка. – Мы, правда, свои! Мы партизаны!

– Тю… Баба! – удивился голос. – Эй, а ну матюгом загни!

– Я не умею! – крикнула Маринка в ответ

– Чего?

– Я! Не! Умею!

– Я умею… -

Дед не стал просить затыкать уши на этот раз. Он матюгнулся так, что могли бы покраснеть листья на деревьях, если бы деревья тут были. Упомянул он непременную мать, и прочие фольклорные слова:

– Подхвостие ты дьяволие, курвенный долдон, персидского царя клоповская шелупина, вошь отшмаренная, прибитый рваной титькою куродрищ!

Некоторые загибы были такими, что с той стороны раздавалось только удивленное кряхтение.

Дед ругался с минуту, не больше. За эту минуту пропали и слезы из глаз.

– Ишь ты… Моряк, что ли?

– С печки бряк!

– Тогда руки в небо и стой спокойно!

Из траншеи выскочили несколько бойцов и оттащили рогатины с колючкой, так, что образовался проход.

– Вот и ладушки, – сказал дед, спрыгивая в траншею. – Кто у вас тут старший?

– Лейтенант Костяев. Вы кто такие?

– Лейтенант, ты это… Девочек покорми. Да от оглоедов своих побереги. Дело у нас важно. А я назад.

– Чего? – поднял брови лейтенант. – Куда еще назад?

– Дорогой ты мой. Там у меня еще семь человек.

– И тэж бабы? – насмешливо подал кто-то голос из темноты.

– Слюсаренко!

– А я чого! Я мовчу!

Дед продолжил:

– Немец там. Важный. Командир бригады. Которая против вас оборону тут держит. Дай пару бойцов тогда, коли не веришь. А?

Лейтенант подумал, покрутил черный ус…

– Слюсаренко! Петерс!

– Чего? – отозвался латыш.

От прибалтийского акцента, четко выделявшего согласные и слога, Рита вздрогнула.

– Пойдете с партизаном… Как тебя?

– Дедом зови… – пожал плечами унтер-офицер.

– С дедом в общем.

Рита вцепилась в изорванную телогрейку Кирьяна Васильевича:

– Дедушка, не бросай нас тут!

– Девоньки, у своих мы, у своих!

– Кирьян Васильевич! Вы же ранены! – забеспокоилась Маринка, заметив кровь неизвестного бойца на лице деда.